Том 5. Сибирские рассказы. - Страница 83

— Ну, куда теперь? — спрашивал я.

— А вот тут и есть, у самого базара… — неохотно ответил Андроныч, находившийся под впечатлением обиды. — Переулок будет сейчас направо: тут и Спирька.

Не доезжая переулка, я заметил на воротах вывеску «Постоялый двор» и велел остановиться. Делал я это назло Андронычу, чтобы не ехать к его Спирьке. Вылезши из экипажа, я подошел к запертым воротам и принялся стучать в них. Где-то брехнула собака и смолкла. На улицу рядом с воротами выходил какой-то флигелек, но, очевидно, он пустовал. Главнее жилье стояло где-то в глубине двора. Я стучал битых минут десять и не добился ничего, точно постоялый двор был заколдован или весь вымер. Андроныч торжествовал, наблюдая мои бесплодные усилия.

. — Ежели бы, например, чрез ворота… — посоветовал он ядовито.

— Ступай сам через ворота, дурак, — обругался я, усиливая стук.

Еще бесплодных пять минут, и я плюнул.

— Спят, как зарезанные, — ворчал Андроныч.

— Ступай к Спирьке…

— Вот тут, сейчас за углом… Такой низменный дом пятистенный.

Мы завернули за угол и остановились у пятистенного деревянного дома, точно вросшего в землю. Я остался в экипаже, предоставив Андронычу проситься на квартиру.

Он уверенно спустился с козел, захлестнул вожжи к сиденью и, не торопясь, своей развалистой походкой направился к воротам. Последние, конечно, оказались запертыми. Андроныч презрительно толкнул их ногой, прислушался и, плюнув, пошел к окну. Началось осторожное постукивание в стекло. И этот дом оказался выморочным, как мой постоялый дзор.

— Стучи сильнее… — посоветовал я. — А то через ворота полезай. Спирька проснется и в шею тебе накладет…

Андроныч по очереди перебрал все скна и даже припадал ухом, стараясь уловить ответное движение; наконец где-то послышался старческий голос, спрашивавший, кто стучится.

— Пусти переночевать, Спиридон Егорыч…

— Какой Спиридон Егорыч? Никакого тут Спиридона нет…

— А постоялый кто держит? Прежде Спиридон держал…

— Был и Спиридон, да вышел: три года, как помер.

Маленькое окошечко отворилось, и показалась старушечья голова.

— А я думала, обоз пришел… — недовольным тоном проговорила она.

— Да ведь деньги-то одинаковые, что с нас, что с обоза, — заспорил Андроныч, задетый за живое.

— Много с вас денег возьмешь, с одной-то подводы, — ворчала старуха. — А беспокойства не оберешься… Савельюшко, вставай!..

— Старая крымза! — обругался Андроныч вполголоса.

В отворенное окно было слышно, как шлепали босые ноги, беззубый старушечий шепот и возгласы: «Савельюшко, да вставай же! Где у нас спички-то?.. Савельюшко!» Неизвестный Савельюшко, очевидно, спал, как зарезанный, и не подавал признаков жизни. Старухе надоело его будить, и она принялась сама разыскивать спички, охая и причитая.

— Да вот тебе спички, бабушка, — заговорил Андроныч, подавая спички в окно, — Да шевелись поскорее… Кони пристали, и барин вон спит в повозке.

В избе затеплился огонек, и поднялись новые оханья и причитания. Андроныч плюнул от нетерпения и пошел к воротам. Старуха долго возилась около засова и едва его вытащила. Старые ворота с покосившимися полотнищами распахнулись, как беззубый рот, и моя повозка въехала наконец во двор. На улице и по тракту стояла пыль столбом, а во дворе была такая грязь, точно мы заехали в болото. Даже лошади остановились, увязнув по колено в навозе.

— Куда это ты меня завез? — накинулся я на Андроныча. — И лошадей утопил, и экипаж не вытащить…

— Да они, подлецы, сроду не чистили двора-то! — ругался, в свою очередь, обозлившийся Андроныч. — Прямо, как помойная яма…

Он сдернул с крыши громадного навеса драницу и бросил ее мне, чтобы перейти от засевшего в навозе экипажа в избу. Воздух был невозможный. Я кое-как перебрался на крылечко и вошел в низкую избу, такую грязную, что страшно было сесть на лавку. Старуха сидела у стола и дремала. Оплывшая сальная свечка горела около нее в облепленном разной гадостью железном подсвечнике. Я с тоской оглядел всю избу, напрасно отыскивая уголок, где бы можно было прилечь.

— А я думала, обоз пришел… — ворчала старуха.

— Да ведь ты видела, бабушка, что не обоз, так о чем тут разговаривать. Нельзя ли самоварчик…

— Ну вот, ставь еще самовар вам… Ежели бы обоз… беспокоят добрых людей… Обозные-то сколько одного сена возьмут, овса, а то один самовар…

— Не буду же я есть сено для твоего удовольствия!..

Пока мы так перекорялись со старухой, в дверях показался Андроныч, и я опять накинулся на него.

— Куда ты меня завез, Андроныч?.. Разве можно ночевать в этой помойной яме?

— И ступайте с богом, откудова приехали… — ворчала старуха. — Самовар еще вам ставь… Спирьку спрашивают, а Спирька три года, как помер.

Между старухой и Андронычем завязался довольно оживленный диалог, закончившийся настоящей ссорой. Ничего не оставалось, как убираться из этой проклятой помойной ямы, в которой мы потеряли битый час.

— Ну, Андроныч, ты выезжай на улицу, а я пойду сам отыскивать квартиру, — решил я.

— Вот язва сибирская! — ругался Андроныч.

— Ах ты, гужеед! — ругалась старуха.

II

Оставив Андроныча ругаться со старухой, я отправился разыскивать квартиру. О тротуарах, конечно, не было помину, и, чтобы не сломать шею, я отправился срединой улицы. Но и дут приходилось постоянно натыкаться на какие-то камни, точно их подкидывала мне под ноги какая-то невидимая рука. Раза два я делал отчаянные курбеты, как лошадь на скачках с препятствиями. Как на грех, ночь была темная, а фонарей не полагалось, как и тротуаров. Я брел по улице буквально ощупью, высоко поднимая ноги и ощупывая каждый раз место, на которое ставил ногу. Как ездят по такой проклятой дороге? В душе у меня закипело озлобление. Вот уже целый час потерял… Точно в ответ на мюи мысли, в десяти шагах от меня тонко зазвенела чугунная доска ночного сторожа. Это был спасительный, братский призыв погибающему…