Том 5. Сибирские рассказы. - Страница 60

— Перестань грешить, Яков Трофимыч…

— Я знаю, о ком она думает… Молчит, а сама все о нем думает, о Капитошке. Я-то ведь знаю, все знаю… Извела она меня своим молчанием.

— А ты стерпи… Успокоится баба, — ну, и пойдет все по-старому. Тебя и то бог убил, а ты мирские мысли все думаешь. Будет, погрешил, когда на миру жил… И мне не подобает слушать твои пакостные речи, не для этого обитель ставилась.

Эти строгие внушения сразу смиряли бушевавшего слепца. Он садился к столу, закрывал лицо руками и начинал плакать.

— Грехи надо замаливать, а не о жене думать, — наставительно говорила игуменья.

— Ох, знаю, честная мать… Без тебя знаю!.. Только вот силы не хватает на смирение… Чувствую я, што она тут, Агния, ну и того… Красивая она, молодая, а я грешный человек…

— Тьфу!.. Слушать-то тебя муторно… Ужо вот на поклоны поставлю, тогда узнаешь, как такие слоза говорить. Какой на мне чин-то, греховодник?

— Да ведь жена она мне, значит, вся моя, и греха тут нет…

— Тогда выезжай из обители… Все тут разговоры с тобой.

Честная мать знала, что Яков Трофимыч не выедет из скита, — где он найдет такой крепкий досмотр за женой? — и пускала это средство, как самое решительное. Затем ей опять приходилось уговаривать Агнию и вести ее к мужу.

— Ты у меня смотри… — грозила смиренному слепцу старуха. — Чуть што, так я и лестовкой тебя поначалю. Найдем управу… Агния, а ты слушайся мужа. Что бог дал, тем и владай…

Агния молчала, зная, что все пойдет по-старому. Сначала муж будет приставать с жалобными словами, а потом рассвирепеет. Она предпочитала последнее: пусть лучше убьет разом.

Какие ужасные ночи она проводила в своем заточении… и все думала о нем, о Капитоне Титыче. Пробовала отмаливать это наваждение, но и молитва не спасала — не было в ней настоящей молитвы. «Приворожил он меня, присушил», — с тоской думала Агния и приходила в ужас от собственного бессилия. Ничего не могла она с собою сделать и опять начинала думать о сердитых и ласковых глазах Капитона Титыча.

Только и было отдыху Агнии Ефимовне, когда слепой муж укладывался после обеда спать. Хоть один час покойно проспит… К этому времени обыкновенно приходила Аннушка — она тоже едва урывалась от своей скитской работы. Присядут молодые женщины куда-нибудь на крылечко и разговаривают свои разговоры. Стояло уже лето, дни были жаркие — так и томит жаром.

— Купаться просилась у матери, — жаловалась Аннушка, — озеро-то тут и есть, только под гору сбежать… Не пустила. Говорит, угодники-то по пятидесяти годов не обнажали себя, а ты выдумала, озорница, плоть свою тешить.

— Им все нельзя, старухам… — вздыхала Агния, — Чужой век изживают. Я-то привязана к мужу, как цепной пес, а ты-то с чего изводишься в скиту? Кабы я была на твоем месте, так…

— А тятенька?..

Агния только улыбалась. Что такое тятенька? Он тоже старик, а молодым когда был, так по-молодому и думал. Девица — вольный человек, пока не запоручила свою голову.

Они вместе гуляли по скитскому двору, когда надоедало торчать на крылечке. Любимым местом Агнии была «стенка».

— Аннушка, пойдем на «стенку»?

— А игуменья увидит? Да и Яков Трофимыч тебя хватится…

— Пусть хватается, постылый… Час — да мой!

«Стенка» была у самых ворот. Скитские сестры, прежде чем отворить крышку, выглядывали сверху из-за тына, причем подставлялась деревянная лесенка. Из-за тына можно было видеть и озеро Увек и громадное селение. Сестра-вратарь обыкновенно не пускала на «стенку» и сердилась, но Агния умела ее уластить. Аннушка только дивилась, откуда у Агнии такие слова берутся.

— Ох, снимете вы е меня голову, — ворчала старуха-вратарь. — Ужо, того гляди, проснется честная мать…

— Мы только чуточку поглядим, — говорила Агния. — Ведь мы не скитские сестры, а мирские… Нечего с нас взять.

Агния и Аннушка вместе взбирались на лесенку и любовались «миром». Боже, как там хорошо!.. И сколько там вольного народа живет! И всем-то весело, всем хорошо! Бледное лицо Агнии покрывалось тонким румянцем, и Аннушка каждый раз любовалась ею: писаная красавица эта Агнюшка!

Вот взять соскочить с тыну — только и видели… — говорила Агния, заглядывая через тын. — И ушла бы, кабы не своя неволя… Ты думаешь, меня Яков Трофимыч связал?..

У Агнии глаза начинали блестеть, грудь поднималась высоко— вся она была огонь и движение. Странно, что Аннушка каждый раз чувствовала себя как-то неприятно и точно начинала ее бояться. Что было на уме у Агнии? Чему она смеется? Агния в эти минуты действительно ненавидела Аннушку, глухо и нехорошо ненавидела. Ей даже хотелось столкнуть ее с тына. Раз Агния, глядя на Увек, проговорила задумчиво:

— Знаешь, Аннушка, я тебе расскажу твою судьбу…

— Не надо, Агния. Я не люблю… Это грешно… судьбу угадывать.

— А я все-таки скажу… Я все знаю, что будет. Ты вот сидишь в скиту, как птица в клетке, а суженый-ряженый ходит ветром в поле. Далеко залетел ясный сокол, а думки-то все в скиту. Сколько ни побродит он по горам да по болотам, а сюда вернется, и сейчас к красной девице. Я сон такой видела… Богатство они найдут… много золота… Уехали бедные, приедут богатые. Не чует души в своей дочери Егор Иваныч, а ничего не поделаешь: придется расстаться.

— Будет, Агния… — умоляла Аннушка. — Нехорошо.

— Нет, ты слушай сон-то… Вернется ясный сокол, разобьет клетку и увезет птичку на вольную волюшку… Миловать ее будет, целовать, обнимать…

Говоря последние слова, Агния все больше и больше наклонялась к Аннушке, к самому лицу, так что та чувствовала ее горячее дыхание. А какие были глаза у Агнии в эту минуту — так и смотрят прямо в душу! Аннушка вся дрожала, не смея шевельнуться.