Том 5. Сибирские рассказы. - Страница 142

142

— Такая девушка покрыта вечным позором… Ее казнят… и кто же? Тот человек, который сделал девушку несчастной, остается в стороне, и у него только одним приятным воспоминанием больше, да и общество на такие шалости смотрит снисходительно… Есть жертва, на которой и вымещается все. Позвольте… Если простая физическая ошибка — заметьте, всего одна ошибка — навсегда губит девушку, то что же нам говорить об уважении к женщине, о все-прощении — вообще о том, чего нет и не бывало. На чем же держится вся наша нравственность и уважение?.. Ведь это, наконец, обидно…

— Позвольте… что вы хотите этим сказать, Екатерина Васильевна? — бормотал Кекин, отодвигаясь от нее.

— Вы не догадываетесь, Владимир Евгеньич, а еще столько говорили об откровенности… вы вперед готовы возненавидеть человека, которому проповедовали эту мораль…

— Вы… вы… вы…

— Да, я именно такая девушка… с прошлым…

Последние слова Катенька проговорила уже стоя, ухватившись одной рукой за стол. Роковое слово точно остановилось у нее в горле… Кекин предчувствовал удар и старался не смотреть на нее. Когда он открыл глаза, Катеньки уже не было в гостиной.

— Вот так комбинация… — растерянно бормотал он, не зная, что делать: убежать как-то неловко, оставаться — того хуже.

На выручку ему явилась Антонида Степановна, — она прибежала встревоженная, испуганная, жалкая.

— Что такое случилось, Владимир Евгеньич: с Катенькой истерика…

— Истерика? — переспросил Кекин. — Ах, да… До свидания, Антонида Степановна.

— Да куда же вы, Владимир Евгеньич? Нет, я вас не пущу… Может быть, какие-нибудь пустяки… Катенька еще глупа и ничего не понимает…

— Потом… потом… — бормотал Кекин, отыскивая свою шапку.

Так он и не сказал ничего Антониде Степановне, как она ни удерживала его. Разве он имел право выдавать чужую тайну, а Катенька ему сейчас была чужая… А он и квартиру нанял, и директор поздравил — вот так комбинация в самом-то деле.

В передней Кекин лицом к лицу столкнулся с Тихменевым. Они посмотрели друг на друга, смерили с головы до ног и отвернулись, — Кекин, как виноватый, выскочил из передней, а Тихменев только развел руками.

— Спятил, голубчик… — даже пожалел он.

— Ну, брат, у нас истерики… — объяснил все доктор, когда Тихменев вошел в кабинет. — Моя старуха катается в гостиной, а Катенька упражняется в своей комнате, то есть в детской… Ничего не пойму. И все это болван Кекин наделал…

— Он меня чуть с ног не сшиб в передней…

— Дикарь, одним словом.

Вечер в доме Вициных, несмотря на присутствие Тихменева, прошел скучно. Антонида Степановна ходила с заплаканными глазами и несколько раз напрасно стучалась в комнату к Катеньке — добрая женщина уже вперед обвиняла падчерицу во всей истории.

Когда Тихменев уходил, Катенька, наконец, показалась из своего заточения. Она улучила минутку, чтобы рассказать ему все.

— Катерина Васильевна, — бормотал он, пораженный всем случившимся. — Да как это вам в голову-то пришло?.. Да это что же такое?..

— Ах, не спрашивай… Все равно пропадать… — шептала она. — Он глуп и, посмотри, сам же придет ко мне… Я его ненавижу… он поверил, что я девушка с прошлым… ха-ха!

— Катенька… Катя… Катька…

— Ты теперь мой, мой, мой… хоть на день, на неделю, но мой… Уедем куда-нибудь… Я вперед пережила свой позор, свой девичий стыд…

На Тихменева вдруг накатилось раздумье: если эта Катенька была способна выкинуть такую штуку, то потом от нее нескоро отвяжешься… Такие бабы прямо с револьвером охотятся за своими аманами: цок — и амана как не бывало. Но, с другой стороны, его захватила самая смелость Катенькиной выдумки, и потом, в каких дураках Кекин-то останется!

— Завтра я получу от него письмо и выговорю себе условием одну неделю… нет, две… У меня есть какая-то тетка, так будто к ней съездить. Ты будь готов.

Она теперь целовала его уже сама, как сумасшедшая, плакала и смеялась, и опять плакала, улыбаясь сквозь слезы.

V

— Люблю, люблю… тебя люблю… — шептала она, прижимаясь к нему всем телом, точно хотела прирасти к нему. — Я погибла, не живя… не любя… я гадкая… Ах, как мне было стыдно лгать на себя и обманывать его… я что-то такое много говорила и даже на него нападала…

— Письма от Кекина не было три дня, но Катенька была спокойна — шла вперед очертя голову. Объяснение с Антонидой Степановной ни к чему не повело, и Катенька повторяла только одно:

— Оставьте меня, мама… М-me Кекиной я еще успею быть.

На четвертый день явилось наконец письмо. Его принес почтальон вечером, когда Тихменев сидел за роялем, а Катенька разучивала под его руководствам цыганский романс: «Ночи безумные, ночи бессонные…». Катенька ниоткуда не получала писем, поэтому все ребята смотрели на почтальона с разинутым ртом.

— Екатерине Васильевне Ординой… — громко провозгласил гимназист, подавая письмо. — От Комбинации…

Тихменев сделал вид, что ничего не замечает, и продолжал разбирать ноты.

Катенька равнодушно взяла письмо, разорвала конверт, пробежала небольшой листик почтовой бумаги и подала Тихменезу.

«Милостивая государыня, Екатерина Васильевна, — писал Кекин мелким, сливавшимся почерком. — За эти три дня я так много пережил… Вы поймете мои чувства. Но не будем говорить о прошлом, а будущее зависит от Вас. Обдумайте свое положение, загляните в собственную душу и решите, в состоянии ли Вы принять на себя священные обязанности жены и, может быть, матери. От своих слов я не отказываюсь, потому что слишком любил Вас и люблю… У всякого, видно, есть своя судьба, от которой не уйдешь. Греки называли это „ананки“, а римляне — fortuna adversa… Мне страшно не за себя — я проверил себя и приготовился, но страшно за Вас. Уважающий в Вас свою будущую жену Владимир Кекин».

142